С МИРУ ПО НИТКЕ

 

С МИРУ ПО НИТКЕ, С БОРУ ПО СОСЁНКЕ,

С ХУТОРА – НИКИТКИ, ИЗ СЕЛА – АЛЁНКИ

 

   Так в двух строчках можно определить исходный состав населения Греса. Сами гресовцы столь поэтично не выражались. Наброд да приволока – русской поговоркой, емко и кратко, обозначали они своё происхождение, добавляя для смеха: со свету лишние, голь-босота войной напуганная.

   Ещё не было ни ГРЭС, ни Греса, а люди уже пришли. Будущие жители посёлка – преимущественно уроженцы ближних и дальних деревень, дорогобужане, в основной массе – неумелые работяги, числившиеся в строительных управлениях разнорабочими. Мало кто из них владел подходящим ремеслом, но народ шёл на стройку. Старались в любую «заборостроительную» бригаду приткнуться, лишь бы с колхозу долой. Охотно принимали водителей, трактористов, плотников, но им было сложней и уйти из деревни.

   Сейчас это странно звучит: почему это «сложно уйти»? Взял да и ушёл...

   Но дело в том, что советские колхозники по своему гражданскому положению почти ничем не отличались от крепостных крестьян. Законно уйти из колхоза можно было только с разрешения «барина» – общего собрания или правления артели. Но кто ж отпустит из хозяйства молодого здорового рукодельного работника? А чтоб не своевольничали и в бега не подавались, им просто не выдавали паспортов без предъявления справки из сельсовета. Так «народная власть» обходилась с крестьянами – корнем народа, опорой вооруженных сил режима – добывшими для этой же власти, в её же сохранение Победу в страшной войне. Не имея на руках «паспортины», которой так гордился Маяковский, селяне вроде как и не были гражданами собственной страны. Ещё когда КПСС именовалась ВКП(б), в народе ходило не лишённое горького остроумия прочтение славного названия – Второе Крепостное Право (большевиков).

   Деньгами в колхозах платили мало. А то и совсем не платили. Выдавали по трудодням продукцию собственного производства, оставшуюся после обязательного (всегда грабительского) изъятия государством большей доли урожая. Да и много ли того урожая вырастишь серпом да горбом на скудных смоленских землях, без удобрений, без научной агрономии, без техники? Оставалась надежда на собственное небольшое приусадебное хозяйство, с которого тоже – отдай и не греши! – взималась доля «в закрома Родины». Но прежде – отработай законные трудодни в колхозе, заработай «палочки» в ведомости, по которой может чего и дадут, если будет с чего давать. Денег вряд ли получишь, но зато кровный огородик-кормилец не отберут, не вышлют, не посадят «за невыполнения нормы трудодней».

   Люди в возрасте, семейные, обустроенные придерживались русской убеждённости, что дома и солома едома, и не очень-то стремились из деревни в неизвестный промышленно-строительный рай. Более лёгкая на подъем молодёжь не признавала принципа, где родился там и пригодился, и по возможности старалась освободиться от радости колхозного труда.

   По Гресу до сих пор ходят слухи, что якобы первые здания посёлка строили пленные немцы. У нас нет ни документальных, ни свидетельских доказательств участия военнопленных в строительстве, но раз уж гресовцам хочется – пусть будет такая легенда. Не всё же немцам крушить и взрывать наши дома, пусть и построят немного. Хотя бы и в легендах.

   Единственное, что автору удалось отыскать немецкого – упоминание в одном из номеров районной газеты за 1957 год передовика производства, бригадира плотников Герхарда Эммеля. Возможно Герхард – уроженец Германии, не пожелавший после плена уехать «нах фатэрлянд». А может, не отпускали хорошего плотника? Пусть поработает!

   Второе маловероятно: в сентябре 1955 года была объявлена амнистия для немецких военнопленных и все, кто хотели, уехали в родные края. Так что вряд ли они здесь были, тем более в 57-м году . Если только, как выходцы из «града Каменска», или по-ихнему – «Штайнштадта».

  А вот свои отечественные зэки имелись. В том числе – «откинувшиеся» из сафоновских лагерей по амнистии 1953 года. Как правило – бытовики и указники, сидевшие за унесённую с фабрики катушку ниток или горсть зерна с колхозного поля. Через два года подоспело великодушное прощение и врагам народа. Справедливо полагая, что на стройке всё-таки легче, чем в шахте под землёй или в родном колхозе на земле, и лучшей доли не ища, некоторые оставались здесь.

   В 1952-1953 годах на стройку прибывали из разных мест рабочие по оргнабору и по комсомольским путёвкам. Так в марте 1953 года приехало около 150 человек из разорённой войной Белоруссии, из Тулы.

   Здесь уместно пояснить, что такое «оргнабор» и «комсомольская путёвка».

   Организационный набор существовал как способ привлечения рабочих на промышленные предприятия. При чётком планировании и расторопности вербовщиков, позволял худо-бедно обеспечить стройку или заводик рабсилой. Часто совмещался с призывом к комсомольцам ехать куда-нибудь, и чего-нибудь там возводить. В этом случае будущему юному строителю вручали «комсомольскую путёвку». Автор в молодые годы тоже дёрживал в руках  подобную грамотку.

   Только призывами вербовщики не ограничивались. Сулились и пряники: приличная зарплата, жилплощадь, а для селян – вполне законная возможность сдёрнуть с родного колхозу без каких бы то ни было отступных.

   Ответственность за вербовку возлагалась на райисполкомы и сельсоветы. Комсомольскими путёвками ведали райкомы ВЛКСМ.

   Первые энергетики-эксплуатационники были из Иванова, Москвы, Ярославля, Белоруссии, Литвы, Украины, Эстонии. Потом стали готовить своих, доморощенных.

   По большому счёту коренными, истинными гресовцами правильно называть только тех, кто родился именно на Гресе: в поселковом роддоме, а может – и в бараке. Так что исконным гресовцам, дай Бог им здоровья, сейчас идёт уже седьмой десяток годочков. Узнать бы, кто он, первый гресовец? Или – гресовка?

   Нам посчастливилось отыскать двоих гресовцев от комля.

   Евгений Марочкин – сейчас проживает в Сафоново. Родился в 1953 году. В свидетельстве местом рождения указан посёлок ГРЭС.

   Любовь Субботина (в замужестве – Прохорова) – живет в Ростовской области. Родилась в 1953 году. В метрике записан посёлок ГРЭС, но, по словам родителей Любови, роддом находился в какой-то окрестной деревне. Возможно это Крутое (Крутово). Там был медпункт.

   Автор тоже с гордостью сознается в принадлежности к славному, неспокойному племени гресовских уроженцев, но уже появился на свет в Верхнеднепровском.

   В 1956 г. на Гресе родилось 48 детей. Более ранних данных у нас нет.

   А машина уже включилась, гресовская людская мешалка начала перемешивать народности, судьбы, обычаи.

   Некоторые приезжие были из мест, в которых женатого мужчину величали не иначе как по имени-отчеству, даже если тому Павлу Васильевичу всего 20 лет. Здесь эти обычаи сталкивались со смоленскими, где мужики почему-то не старели и оставались до ухода в мир иной Жениками, Толиками, Лёньчиками. Какой-нибудь Дмитрий Иванович и на пятом десятке звался Митечкой. А по имени-отчеству – если только в милиции, при составлении протокола. Да окликни его Дмитрием Ивановичем, он и не понял бы, что обращаются к нему. А то и вовсе называли по деревенскому прозвищу – Масяёнок, или по месту рождения – Бизюк (из Бизюкова, значит). Могло и до конца дней остаться вместо имени гресовское Телага или Туши Фонарь.

   Давала поводы для прозвищ и национальная принадлежность. Например, имевшему в роду шляхетские корни могли «присвоить» фамилию польского политического лидера того времени – Гомулка. Гресовцы, рождённые на оккупированных территориях в 1942-44 годах, могли быть Фрицами, Гитлерами, Эльзочками. И никто не разбирался и не спрашивал родословную.

   Правда, начальников-командиров называли по имени-отчеству или ограничивались одним отчеством. А того, кто, выбившись в начальнички, начинал сам о себе больше всех понимать, могли по-прежнему именовать Гансом, потому что человек когда-то служил в группе советских войск в Германии. Не очень-то охоч гресовский люд на величания. Это у него ещё заслужить надо, и не только должностью. На диковатый для гресовца вопрос: «Как Вас зовут?» он с тонким юмором, но с серьёзным лицом мог ответить: «Нас не зовут, мы сами приходим» или – «Летом – Филаретом, а зимой – Кузьмой».

   Такой же способ имянаречения прилипал и к женщинам, но с добавлением фамилии или прозвища мужа или отца. И ходили по Гресу вполне приличные дамы, мамы и бабушки, нисколько не обижались и отзывались на Кочегариху, Лахадыниху, Бизиху или Фирсиху.

   Это привнесено из окрестных деревень. Возможно, как отголосок крепостничества, когда крестьян не называли иначе как Сенька, Ивашка, Никитка, или – дворовая девка Маруська. После отмены крепостного права крестьяне, жившие замкнутыми общинами, оставили подобное обращение внутри деревень. Постепенно оно ушло из широкого бытования и переместилось в узкие группы родни, друзей, одноклассников.

   Дети легко перенимали такую манеру «окрещения» и применяли её в школах к учителям: от безобидного называния по уменьшительной форме имени (Светка, Галька), перевертывания имени-отчества (Валентина Галиновна) или изменения звучания (Игоревич – Игарыч) до оскорбительных, но порой метких кличек, которые мы приводить не будем.

   Мы лучше приведём немного демографической статистики.

   Проектом первой очереди ГРЭС предусматривалось общее количество сотрудников вместе с охраной около 700 человек, которых и намеревалось расселить в посёлке.

   К июлю 1953 г. на Гресе проживало более 300 человек, к середине 1956 г. – 2500. Летом 1957 г.  перед пуском станции – 3500, в том числе более 2500 взрослых, из них 170 эксплуатационников.

   Предполагалось, что по окончании строительства надобность в бараках отпадёт, так как все гресовцы будут жить в капитальных домах. Но жизнь изменила эти планы. Некоторые приезжие строители и многие из местных нашли себе здесь зазноб или дружков сердешных, обзавелись семьями, нарожали детей и никуда уезжать не собирались.

   На Гресе мало кто остался из монтажников. Это были профессионалы высокого уровня, имели востребованную и хорошо оплачиваемую специальность. Установив оборудование на одной станции, они переезжали на другую. Но на место строителей и монтажников ГРЭС прибыли строители и монтажники других предприятий, и баракам пришлось дотянуть до 80-х годов.

   Сейчас в печатных и интернет-публикацаях стало общим местом «жалиться» на бытовую неустроенность и тяжелую жизнь первых гресовцев. Дескать, ох как трудно им жилось-былось! Доля правды в таких утверждениях, конечно, есть, и немалая, но не стоит забывать, что Грес и ГРЭС строили не тепличные хлюпики и утончённые дамочки, а привычные к неудобствам жилистые деревенские парни и девки. Некоторые прошли войну, многие оккупацию, кто-то отведал немецкого плена, кто-то сталинского лагерька черпанул, и почти все познали послевоенное колхозно-совхозное бесхлебье и бесправье. Так что, говоря о трудностях, будем делать на это поправку. А разве сами гресовцы считали в то время, что им трудно? Да спросить тогда любого из них: «Тяжело тебе?» он, если не с похмелья, и глаза выпучит. С чего это вдруг тяжело? Не стреляют, не бомбят, на работу не под конвоем гонят – сам идешь. Да, работа нелёгкая, так в колхозе и того горче от зари до зари, а здесь ещё и деньги два раза в месяц. А на деньги – хошь брючки в полосочку, хошь рубашку в клеточку. И результаты собственного труда видишь. Никуда они не деваются, никакой уполномоченный, ни в какие «закрома родины» не увозит. А что отхожее место на улице, так оно и в деревне не в хате, свет по ночам отключают, так в деревне его и вовсе нет, хлеб в магазинах недопеченный или черствый – так всё же хлеб, не лебеда, не тошнотики. Живи, радуйся, детей расти, в потолок поплёвывай.

   Хотя перенеси нас, сегодняшних, в то время, может, мы через неделю бы лапки съёжили.

   Строительство и пуск ГРЭС изменили жизнь района не только в экономическом смысле, но и в социально-культурном. В районе появился настоящий промышленный рабочий класс и техническая интеллигенция, чего не было в таком масштабе в крестьянско-мещанском Дорогобуже, который хоть и считался городом, но городом старого уклада, то есть – большой деревней. Городом же в современном  понимании становился посёлок. В нём уже в конце  50-х были дома с полными удобствами, а к середине 60-х построили и первые в районе стандартные четырёх и пятиэтажки (как в Смоленске!). Все модные веяния первыми появлялись именно на Гресе. К сожалению, не только новое хорошее, но и новое плохое быстро прививалось на гресовской почве.

   Гресовцы снисходительно относились к жителям Дорогобужа, называя их мещанами, шубреями, хотя многие и сами были выходцами из него. Снисхождение имело под собой основу. Главные занятия дорогобужан – то же земледелие и кустарные ремёсла, которыми и в деревнях занимались. А на Гресе рождался иной быт, иной образ жизни, если угодно – иное миропонимание, может, и не полностью городское, но уже и не чисто крестьянское.

   Первоносителями нового, «свежей кровью», как правило, были молодые специалисты – выпускники институтов и техникумов.

   Здесь мышление инженера-творца, рабочего-созидателя сталкивалось с крестьянским пониманием работы как ручного, тяжелого, порой бездумного труда, и с шубрейской мещанской расчётливостью (где-то купить, кому-то продать, что-то спереть, кого-то обмануть). Об инженерах и интеллигенции как бы в сравнение говорили: «Они – пером, а мы – горбом».

   Да и среди гресовцев бытовало отношение к инженерам, как к бездельникам. Если кто посередь общего трудового копошения останавливался, прекращал работу, про него говорили – «залунил». Если же «лунение» продолжалось дольше, чем просто передышка, «луня» начинали совестить: «Шо ты как анжинер? Не сиди, делай что-нибудь!»

   Понимание крестьянским умом инженерного труда как ничегонеделание, отчасти было не беспричинным. Инженер, если его удалось захомутать в партию или он доброй волей по убеждению или карьерным соображениям сам подался в неё, часто привлекался в качестве политинформатора-агитатора. То есть в понятии работяг – просто молол языком, бездельничал.

   Инженеры не оставались в долгу. В присутствии прибывшего на ГРЭС паренька-колхозника два молодых зубоскала с высшим образованием вдруг начинали решать «проблему»: как в электрическую лампочку заливают керосин? Когда же паренёк, что-то помня из школьного курса физики, пытался сказать им, что никакого керосина в лампочке нет, а есть нить накаливания, по которой пропускается переменный ток, его вполне серьёзно просили разъяснить, как этот ток может идти по прямому проводу, коли он переменный.

   Могли послать в инструменталку за разводным шлямбуром или балдометром. Если новенький был туповат и шёл к инструментальщику, последний вручал ему какую-нибудь ржавую ненужную железяку потяжелее, сказав, что это и есть балдометр. На подобные немудрёные шутки обижаться было не принято, а новичок, по прошествии лет, и сам так подшучивал над новобранцами.

   Праздношатающегося человека называли «Ходя-ходей». Перенесены были из деревень и персонажи-образцы. Если гресовец не следил за своим внешним видом, ходил в грязной рваной одежде, ему могли задать идиотски сформулированный вопрос: «Шо ты как Игнат Свиридон?» – не поясняя, кто этот Игнат, откуда, почему он ещё и Свиридон. Когда кто-то совершал глупый необдуманный поступок или сознательно строил из себя дурачка, про него говорили: «Вася Песовский», сравнивая с известным в деревне Пески и её окрестностях человеком, видимо, страдавшим психическим заболеванием.

   Со временем на Гресе появились собственные образцы для подобных сравнений, и их легендарные деревенские предшественники стали забываться.

   Молоды были первые гресовцы. Соответствовали возрастом своему посёлку. 20-30 лет – средний возраст. Редкие старики и старушки казались пришельцами из небытия. Даже родители, которых гресовцы при получении отдельного жилья вытягивали из деревень, как правило, были не старше 50 лет. Молодость жителей определяла и кадровый состав ГРЭС и учреждений посёлка. Начальником почтового отделения могли поставить 19-летнюю девчонку со школой-десятилеткой за плечами. Читать-считать умеешь, почерк красивый – лады: будешь почтой управлять. Заведовать участком на ГРЭС доверяли недоучившемуся студенту с одним курсом института, который, по его же выражению, «ни в зуб ногой». «Все ни в зуб ногой. Научишься. Иди работай!»

   И гресовцы работали, учились, отдыхали, влюблялись, женились, рожали детей, разводились, пьянствовали, дрались, болели… Не ангелы – люди! Но всю их жизнь скрепляли уверенность и надежда. Уверенность в спокойном завтра (лишь бы войны не было!) и надежда, что ещё немного, ещё самую малость, и настанет житуха – мёд с киселём, и помирать не надо!

   Поводы для таких мечтаний были. Не только знаменитое хрущёвское обещание «Уже нынешнее поколение будет жить при коммунизме!», но и действительные успехи науки, развивающаяся промышленность и сельское хозяйство, ещё не сгинувшее в объятиях «Продовольственной программы», способствовали розовым грёзам о будущем. Гресовцы жили в условиях непрерывной стройки, созидания, появления нового. Жизнь менялась стремительно: в космос полетели, под Дорогобужем Бондарчук кино снимает, вокруг возводятся заводы, в каждой квартире телевизор...

   Казалось, что скоро космодром где-нибудь в Шаломине построят и гресовцы по выходным будут на Луну летать. И если шаломинский «Байконур» – дело отдалённое, то проект гресовского трамвая до Дорогобужа, с заездом на предприятия, вполне серьезно рассматривался уже в начале 80-х годов.

   И не беда, что в пяти километрах хаты гнилосоломенные без света и без просвета. Скоро вообще никаких хат-избушек не будет, а колхозникам построят просторные усадебные дома. И наступит всюду жизнь, мягкая, как перина!

   Да к нам уже иностранцы приезжают опыт перенимать! Смотреть, как мы тут всё лихо строим и как весело живем, смачно хлеб жуём.

   Иностранцы действительно приезжали. Если не считать мифических немцев-военнопленных, которых никто не звал, не приглашал, первыми заморскими гостями на Гресе были поляки. В июле 1961 года в посёлке и на станции побывала «польская партийно-правительственная делегация». Так писали в районной газете. Про «партийно-правительственную делегацию» это, конечно, для форсу загнули. Дескать, мы, гресовцы, тоже – не абы шо! Могём и на партийно-правительственном уровне, если шо! На самом деле приезжали какие-то чиновники средней руки из Лодзинского воеводства. Был ли сам пан воевода – неизвестно. Принимали братьев-славян с гресовским размахом: хлебом-солью, водкой-пивом и песнями-танцами.

   Поляки неоднократно приезжали. Понравилось, вот и повадились... Но это были иностранцы-гости, экскурсанты, бездельники: на турбины поглазеть, водки попить, подарками обменяться. Люди дела начали приезжать немного позже, на строительство ЗАУ: чехи, те же поляки, японцы, немцы.

   Возведение новых предприятий вызвало мощный приток в ряды гресовцев. С началом строительства котельного и картонно-рубероидного заводов людская мешалка работала ещё вполсилы: хватало местного населения. Да и строителей, высвободившихся после пуска первой очереди ГРЭС, надо было куда-то приткнуть. Поэтому на котельный завод перешли некоторые работники станции. На полные обороты машина включилась в 1963 году, с началом стройки ЗАУ. И завертелось, и закружилось...

   Но это были уже другие времена. Промышленные предприятия района активно высасывали молодую кровь из деревень. Любимых зэков, да пленных немцев-румын под рукой в нужных количествах не было. На строительство приходилось заманивать стройбат и студентов. Кнут действовал плохо, пряник работал лучше, но руководители старались применять и то и другое. Проще всего было со стройбатовцами: БСЛ-110 в руки и шагом арш! БСЛ-110 – большая совковая лопата. 110 – длина черенка в сантиметрах. Правда, работнички из солдат были ещё те! Но – молодые, здоровые, и для «бери больше, кидай дальше» годились.

   Впервые на Гресе появились студенческие стройотряды. Этих на романтику ловили. Дескать, в палатках будете жить, как строители легендарного Комсомольска! И не беда, что амурский город строили те же бесправные зэка, но раз он легендарный, то принято считать, что – комсомольцы. Под это дело в 1964 году пленум ЦК ВЛКСМ объявил ЗАУ Всесоюзной ударной комсомольской стройкой. Сыграл свою не последнюю роль и материальный интерес – возможность подзаработать во время «трудового семестра». И попёрли комсомольцы рожать первенца большой химии!..

   Маловероятно, что кто-то из солдат или студентов остался в посёлке, но они могли оставить здесь после себя маленьких гресовцев. А студентки – так и увезти отсюда капельку гресовской крови. Кто знает...

   Ну и родной «Дорогобужшахтострой», переименованный к тому времени в «Дорогобужхимстрой», не бросал в беде. Собственно он и был генеральным подрядчиком строительства, в котором кроме него принимало участие ещё 16 организаций. И вот тут появляются в гресовской истории новые для посёлка, но не новые для страны, персонажи – химики. Поначалу их по старинке называли зэками. Правда, никак не приживался в гресовском языке звук «э», и потому в поселковом произношении это звучало как «зыки».

   В дальнейшем мы будем давать название этой части гресовских жителей курсивом, дабы отделять от химиков – работников ЗАУ. Хотя бывало, что некоторые переходили из одних в другие, избавляясь от курсива или наоборот получая его как «титул» за противоправные поступки. Также курсивом будем давать и химию как вид отбывания уголовного наказания.

   Корни присвоения преступникам названия научной специальности видимо кроются в дремучем средневековье. Религиозные мракобесы того времени смотрели на всех учёных, в том числе и на алхимиков если не как на прямых слуг дьявола, то, во всяком случае, как на отступников заслуживающих земной кары ради спасения их душ. То есть – как на преступников.

   В 19 веке в Российской Империи европейскую формулу «химик = преступник» перевернули в «преступник = химик». Появился глаголы: «химичить» – делать что-то хитроумное, но незаконно или неправильно; «химостить» – красть, воровать. Известен случай, когда Д. И. Менделеев, проезжая мимо небольшого пешего этапа каторжников, спросил своего спутника-полицейского:

 – Что это за люди? За что их?

 – Химики... – пожал плечами страж порядка.

   Очень обиделся великий русский учёный на такое называние, посчитав его умалением любимой науки и её приверженцев.

   В советское время термин наполнился глубоким социалистическим содержанием. В начале 30-х годов строится Березниковский химкомбинат. Строится руками и жизнями тех же зэков, которые сами себя начинают величать химиками. Но истинно всенародную любовь и почитание название приобрело в 60-х годах, с началом химизации всея Руси провозглашённой Хрущёвым в обновлённом ленинском лозунге – «Коммунизм есть советская власть плюс электрификация и химизация всей страны».

   Ребята, которые там наверху отвечали за исполнение наказания, вполне рачительно, по-хозяйски решили: неча краткосрочников, да оттянувших большую часть «катушки» держать в зоне, кормить, одевать и тратить на них нервы конвоя, если можно выгодно предложить рабсилу строительным организациям. Пусть они обеспечивают химиков работой и платят им жалование.

   Это было общим явлением для страны и называлось «отбыванием наказания на стройках народного хозяйства».  А самих химиков по-казённому называли – « лица, условно освобожденные из мест заключения с обязательным привлечением к труду на строй­ках народного хозяйства». Ключевые слова здесь – «обязательное привлечение к труду». Такую воспитательную меру применяли к тем, кто совершил нетяжкие преступления или уже отбыл большую часть срока и «твёрдо встал на путь исправления». Сами воспитуемые радостно принимали смягчение режима содержания: всё-таки химия – не зона, а – какая-никакая свобода!

   Химики работали не только на строительствах химзаводов. Но в начале 60-х про химизацию всей страны галдели из всех утюгов, и сидельцы, прекрасно понимая, кто всё это будет строить, омолодили потускневшее было название. Ходило даже шутливое прочтение мягкого приговора: «Два года химии». На газетную трескотню народ живо отозвался совершенно непристойными припевками, в которых воспевались и химия, и «большая химия».

   Было у химиков и другое название – условники, условно освобожденные. Если условник нарушал условия своей условной свободы, его отправляли «на возврат». То есть за прегрешение перед строительным или милицейским начальством возвращали в лагерь дотягивать срок.

   Среди химиков разный был люд. Были и трудяги – простые мужики, севшие за украденного с колхозной фермы поросёнка или автомобильную аварию. Они много и добросовестно работали, стараясь тихо отбыть всю эту химическую тягомотину и как можно быстрей вернуться домой.

   Были и такие, которым химия – до весёлой козы. Здесь они пытались соваться со своим уставом, ссорились и с начальством, и с гресовцами (бывало и до драк с поножовщиной), и их быстренько вертали в родные зоны досиживать старый срок, или – в следственный изолятор, навешивать новый хомут.

   Условники, получившие срок за спекуляцию, фарцовщики, и на химии не бросали своё любимоё беспокойное занятие. Легко вступая с гресовцами в доброжелательные отношения, они продавали им модные шмотки, магнитофонные записи, иногда – подлинные «брендовые» диски. Через химиков на Гресе появились настоящие американские джинсы, первоначально названные гресовцами «техасами», но затем с ироничного языка тех же химиков – просто «штанами». Фарцовщики здесь уживались, и даже имели неплохой навар, но, отбыв свой срок химии, уезжали в родные места, где доходец был, безусловно, выше.

   Но были и такие, которые решили что здесь – так самый сахар. Эти химики запросто сдруживались с местными, находили себе на Гресе подруг, жён и после окончания срока оставались на жительство уже как законные гресовцы. Милицейское начальство приветствовало такой поворот в жизни подопечных. Всё-таки женатый человек – более надёжен. Может и в личном деле отмечали  – «вступил в брак», а в каких-нибудь своих ведомостях ставили плюсик в графе «воспитательная работа». Вроде это как их заслуга.

   А вот родня избранницы химика часто была против. И голосили мамки-бабки влюблённой гресовски, узнав о её решении выйти замуж за условника: «А, милые родители! Святые угоднички! Опомнись, девка! Ён жа – зык! Ён жа тя в карты проиграить!»

   А «ён» стал «зыком» за то, что продал однокурснику модные иностранные тряпки, да был пойман с поличным комсомольским патрулём, проинформированным о предстоящей сделке комсомольскими же стукачами. Результат: из комсомола – вон! (да это и хрен бы с ним), из института – вон! (это хуже – пятый курс, почти диплом). Но совсем худо, что, видать, и раньше на него были сигналы, поэтому решили завести дело и судить. Да не простым судом, а выездным, показательным, прямо в актовом зале института.

   Здесь уместно пояснить, что такое «комсомольский патруль». Это нечто вроде добровольной дружины. Иногда патруль именовали комсомольским оперативным отрядом – помощником милиции. Задача – обеспечение общественного порядка в студенческих общежитиях.

   Возникали эти образования судорожно, по партийному гавку сверху. Правда, когда наверху про них забывали, они тихо и без последствий для общественного порядка исчезали.

   Участие в патрулях – добровольно-принудительное. Студенты всячески старались увильнуть от этого «почётного членства», но были и те, которые в силу врождённого слабоумия и неспособности к наукам, или, напротив, из дальновидного расчёта так начинали карьеру. Из них порой вырастали и партийно-советские деятели. Видимо, наш студент нарвался как раз на «убеждённых».

   Отмазаться, откупиться не удалось, потому как сам из семьи простой, небогатой. Попытался, было, декан вступиться за хорошо учившегося студента, да на того цыкнули из парткома, и примолк. Зато оттянулись на суде общественные обвинители – из своих же, из студентов. Сами тупоголовые, не отличавшие лёрку от метчика, но идейно-причёсанные, они-то и объяснили будущему «зыку», почему таким не место в институте, а «дом» ему «родной» – химия. И получил соколик свои законные «два года». А ещё и благодарить должен самый гуманный суд в мире, что в более тяжёлые оглобли не впрягли.

   Это я не выдумываю. Это из жизни. Из гресовских человеческих историй.

   Было у химиков-условников и официальное наименование – корявое, надуманное и мертвое, как и всякое официальное советское название – спецконтингент. Что, впрочем, может, и добавляло химикам гордости: мы не просто зэки, а зэки специальные, спецконтингент!  

   Были, конечно, и настоящие строители: не по приговору, а по призванию, по собственному выбору. Первое время в связи с нехваткой жилья многие строители и химики жили в Сафонове и в Дорогобуже. В Сафонове жили и чехи – специалисты, монтажники оборудования цеха аммиака. Чехи – первые деловые иностранцы, приехавшие на Грес, с гресовским народом в нерабочее время общались мало и никак не повлияли на его жизнь. Наверное, никто и не заметил, что они были.

   В 1965 году весь зауский жилой фонд состоял из трёх четырёхэтажных домов по ул. Ленина №№ 11, 13, 15. Бывало, что в одной квартире жили по 2-3 семьи. Собственно, как и работники ГРЭС восемь-десять лет ранее. Картина повторялась…

   И, эх! – широка страна моя родная! – снова со всех концов необъятной потёк на Грес мастеровой работный люд. Приезжали из уже обжитых химиками мест: Березники, Днепродзержинск, Воскресенск... Опять помог город невест Иваново. Как ранее энергетиками – выпускниками ивановских институтов и техникумов, так теперь – питомцами знаменитого химико-технологического института. Неудивительно и по сей день услышать на Гресе не только смоленское хэканье, но и ивановское оканье. Химик – как и энергетик – занятие, привязанное к месту. Это не врач, не портной – где люди, там и работа. У химика работа там, где завод.

   Как и десять лет назад, новые модные веяния привозили на Грес студенты-практиканты и выпускники вузов. Приезжали по распределению после институтов и техникумов молодые специалисты. В это понятие входило обязательное условие: отработать на предприятии не менее трёх лет. Кому-то из них Грес показался местом гиблым, неспокойным и непригодным ни для жизни, ни для карьеры. Такие пытались любыми путями покинуть и предприятие, и посёлок. Но были и те, кто твёрдо решил здесь остаться и укорениться. На этих гресовцы-старожилы поглядывали понимающе, с одобрительной снисходительностью.

   Приезжали и уже состоявшиеся профессионалы. И не по партийной разнарядке, как высший инженерно-технический персонал, а добровольно – по так называемому «вызову». Это были люди с высокой квалификацией, себе цену знали, поэтому выудить их только на зарплату не удавалось: зарплаты, ограниченные единой тарификационной сеткой, не очень-то отличались от завода к заводу. Оставалась замануха в виде жилья. Специалист, мыкавшийся где-нибудь в Березниках или в Чирчике, приглашался на ЗАУ, и руководство обещало новобранцу в течение оговоренного времени дать отдельную квартиру, а рекрут божился, что будет прилежно, оговорённый же срок трудиться на заводе. При этом соблазнённому на руки выдавалось гарантийное письмо. Имело ли то «письмо» юридическую силу, мы не знаем, но вроде никакого обмана со стороны предприятия не было.

   В результате к 1970 году население Греса увеличилось до 8000 человек.

   Пришлось скоро и споро строить жильё. Посёлок рос и хорошел, сосредотачивая в себе интеллектуальный и трудовой потенциал края, и как молодой нагловатый соперник-щёголь, устремлённый в будущее, свысока поглядывал на выдохшийся небритый Дорогобуж, увязший лаптями и сапожищами в прошлом. Неудивительно, что директор ЗАУ Павел Ковтун, бывший тадысь ещё и депутатом райсовета, высказал вполне разумную мысль: властям покинуть Дорогобуж и перенести административный центр района в поселок. Однако власти воспротивились и более того начали гнобить самого автора предложения. Дошло до крупного конфликта с председателем райисполкома Иваном Гальяновым. За проявленный «волюнтаризм» Ковтуна даже хотели под предлогом пропуска им заседаний райсовета лишить депутатства.

   Но всё утряслось. Все остались при своих: депутаты при мандатах, райцентр при Дорогобуже, Грес при посёлке… Не дали ему ни города, ни райцентра. Может, оно и справедливо: а то бы Дорогобуж совсем зачах, захирел.

   Все дальнейшие изменения на Гресе: и градостроительные, и социальные, и демографические, и культурные – связаны, преимущественно, с развитием ЗАУ. Остальные предприятия были построены, а если и проводили какие расширения или обновления, – это мало влияло на жизнь посёлка.

   В апреле 1972 на Гресе появились поляки. Но уже не дармоеды-туристы, не сувенирная «партийно-правительственная делегация», а специалисты фирмы «Полимекс». Приехали строить для нас на ЗАУ цех серной кислоты.

   Поляки, в отличие от незамеченных чехов, вели себя смелее и с местным населением знались не только по работе. Это были почти чистопородные европейцы: модно одетые, свободные, общительные. Которые помоложе – ходили на танцы, выплясывали популярный по тем временам шейк и даже на гресовской танцплощадке «планчик-божью травку» покуривали! На Гресе тогда мало кто знал, что коноплю ещё и курить можно. Ну, а чтобы панове не забывали, что они приехали не куда-нибудь, а в Советский Союз, их припахивали и на субботники, и в колхоз посылали, и на демонстрации сгоняли.

   Худо-бедно, цех построили, и 5 ноября 1973 г. была получена первая продукция. Об этом производственном событии можно было бы и не писать, если б не анекдотический случай на торжественном митинге, посвящённом пуску. Построить-то цех построили, да не весь. Хранилища не готовы, девать кислоту некуда, на полную цех включить нельзя. Поэтому и решили: подать областному начальству на блюде колбу не с кислотой (нету ещё той кислоты), а с подкрашенной чаем водичкой. Ничего! Оно даже для безопаски и лучше – чтоб высокие гости по неосторожности не пожгли себя. Подмену не заметили (а может, и заметили, но вида не подали), и с трибуны гордо прозвучало: «Есть первая кислота! Ура, товарищи!» В ответ – радостный рявк: «Урррааа!» И нашёлся-таки в толпе телогреечных товарищей мерзавец-пересмешник, добавивший вполголоса после «уры»: «Наливай!» В смысле – отметим это дело.

   Ну, лёгонькая пьянка, конечно, была. С тостами за советско-польскую дружбу навек. И поляки в конце 1973 года уехали, оставив гресовцам на память микротопоним – «Польский дом». А и недолго грустил Грес без «оккупантов». В 1977 году нагрянули японцы.

   Приехали они не только водку пить и за гресовками приударять, что грешным делом было, но – в первую очередь – строить на ЗАУ цех большого аммиака собственной инженерной системы.

   Японцы активно участвовали в жизни посёлка. Можно сказать, они просто жили на правах законных гресовцев. Уважая национальные праздники страны пребывания, участвовали в ноябрьских и майских демонстрациях, вместе с гресовцами ходили на танцы, вместе пьянствовали. Ансамбль японцев играл на поселковых танцплощадках. Сэнсэи обучали желающих искусству карате. И вместе с местными стояли в очередях за молоком и сметаной. Не замечалось за ними никакой самурайской надменности.

   Сдруживались и с женским полом, но что-то японо-подобных гресовцев в районе после них не видно, а может, – не известны они автору. А вот, по меньшей мере, один случай убавления гресовского населения известен. Уехала, пусть и не коренная, гресовка вместе с возлюбленным в страну восходящего солнца.

   Безусловно, был и кагэбэшный пригляд за ними, но «вражеской капиталистической пропаганды» японцы не вели. Да и не нуждались в ней гресовцы. Зато им было приятно, когда их величали – Витя-сан, Коля-сан. Этим они как бы возвеличивались в собственных глазах. Это вроде как графский титул звучало и ласкало уши, больше привыкшие к мату. В свою очередь гресовцы быстро обучили восточных гостей матюгам, и порой при игре японцев в гольф можно было услышать после промаха русско-японское «бляць!» Наблюдавшие за игрой гресовцы одобрительно и самодовольно (наша школа!) смеялись и подбадривали промазавшего аплодисментами и весёлыми словечками из родного языка. Понятно, что одобрение относилось не к корявым рукам мазилы, а к его словесной реакции на промах.

   В 1984 году, построив на ЗАУ всё, что должны были построить, и подарив посёлку микротопоним «Японская малосемейка», подданные императора уехали на историческую родину.

   А в 1980 году Грес осчастливили немцы. И не мифические –  настоящие. Представители горячо любимой в России фирмы «Маузер». На этот раз «товарищ Маузер» молвил своё слово в строительстве на том же ЗАУ цеха полиэтиленовой тары.

   Но как-то не запомнились немцы. Незаметны они были. Может, в тевтонском высокомерии презирали гресовцев, а может, помня о войне, подспудно побаивались. Немцы не оставили на Гресе никаких названий. Зато после них появились более полезные вещи – знаменитые 50-литровые бочки, признанные гресовцами подходящими для засолки помидорчиков-огурчиков и затирания бражки.

   Патриотически-настроенный читатель воскликнет: «Ну вот! Немцы у него тут какие-то, поляки, японцы!..» Об иностранцах мы упомянули ради объективности: они ведь тоже внесли свой вклад в развитие Греса и жизнь гресовцев. И это были иностранцы, которые строили, а не разрушали.

   А посёлок рос... В 1978 году в нём проживало уже более 15 тыс. жителей. Они взрослели, влюблялись, женились, рожали детей... В 1979-1984 годах было заключено 687 браков, родилось 1619 коренных гресовцев. Население пополнялось, а на ЗАУ всё требовались, требовались и требовались... В основном – профильные специалисты: аппаратчики, машинисты, лаборанты, операторы.

   Но нужны были и работнички на раз. Как перевозчик. Подай, поднеси, подкрути, а потом – получи, что заработал и вали, откуда пришёл, дальше без тебя обойдёмся. Эту роль выполняли студенческие стройотряды. Свои трудовые семестры на Гресе отбывали студенты из Литвы, Узбекистана, Грузии. Видать, наверху были свои особые соображения для привлечения студентов из дальних краёв. Не иначе – с целью укрепления дружбы народов. Правда, дужа крепкой дружбы между стройотрядовцами и местными как-то не возникало. Исключение, пожалуй, – грузинские студенты, которые, в силу лёгкого национального характера, весёлого нрава, переплетения культур и общей конфессиональной принадлежности, быстрее сходились с коренным населением. Льстило грузинам и то, что на Смоленщине их земляка – князя Багратиони считают своим, и чтут как героя. Любой, даже самый тёмный гресовский гопник если и не знал, кем был Багратион, то знал, что в Смоленске есть улица его имени.

   Для проведения капитальных ремонтов на ЗАУ приезжали специалисты из Прибалтики. В среднем на 500-600 человек увеличивалось население Греса во время зауских ремонтных кампаний. Стройотрядовцы и ремонтники не оставались на Гресе, но, может, слегка влияли на деторождаемость в посёлке.

   В 70-80-х годах ЗАУ был своеобразным регулятором численности гресовского населения. Регулятором, настроенным только «вправо до упора»: больше, больше, больше... Частично «кадровый голод» утолялся коренными гресовцами, народившимися в 50-60-х годах, да  наподскрёб выгребались доболтки из деревень. Юные селяне охотно покидали родные колхозы-совхозы. И ничего не помогало, чтобы их там удержать: ни фильмы-сказки о счастливой жизни сельской молодёжи, ни сказки Продовольственной программы.

   Но не соответствовало потребностям завода количество местных людских ресурсов. Н е  х в а т а л о!

   Поэтому в ход шли пряники: повышенные стипендии в заводском училище – 76 рублей обычным учащимся, а «студентам» отслужившим в армии, которых обучали на операторов новых производств (так называемые «золотые группы») – 120 рублей. После окончания училища выпускникам этих групп выдавали ещё и 500 рублей «подъёмных» на бытовое обустройство. Ну и, конечно, сулился главный гресовский пряник, пряник медовый – квартира.

   Пряничная политика дала свои результаты: в 1981 году на Гресе уже проживало около 20 тыс. жителей (больше населения Дорогобужа почти в четыре раза!) И это был, видимо, пик. В начале 80-х начинается строительство жилых домов в Дорогобуже и часть гресовцев переселяется в райцентр.

   Своим переселением гресовцы смахнули многовековую труху с правобережья древнего города, внеся свое, «гресовское», обновление в архаичный уклад райцентра. Переселялись преимущественно очередники, семейные и вызовники. А холостые, молодые специалисты и «малосемейные», то есть те, кто недавно поженились, оставались в посёлке, в общежитиях.

   В 1986 г. в новом общежитии ЗАУ по Химиков 13 проживало почти 600 человек.  Общага, ясно дело, – место беспокойное. Молодые гресовцы-ромео похаживали к своим приезжим джульеттам, и не всегда в трезвом виде. Этому по мере сил противились сторожа-вахтёры, однако великую силу взаимной любви и желания одолеть не удавалось. «Не стой на пути у высоких чувств» – сказал один умный человек. А вот чи заведующая, чи комендант «нового гадюшника» (так гресовцы называли это общежитие, отличая от «старого», на Комсомольской) осуждая действия влюбленных, не очень умно сказала на собрании жильцов: «Они по пожарной лестнице взбираются, а девчата открывают им балконные двери. Как не стыдно – образованные девушки, молодые специалисты!.. Не понимаю, где их гордость, и что с такими посетителями можно делать?»

   Образованные девушки, молодые специалисты, прекрасно понимая, что с такими посетителями можно делать, задорно рассмеялись над наивным вопросом.

   В 1988 г. в посёлке родилось 253 ребёнка. Зарегистрировано 130 браков  (половина – повторные) и более 60 разводов.

   Все 80-е продолжался отток гресовцев в Дорогобуж. В 90-х добавился ручеёк переселения в коттеджи Ново-Михайловского (сотрудники ЗАУ) и Струкова (сотрудники ГРЭС).

   Горбачёвская перестройка и ельцинские реформы значительно проредили гресовское население. Многие поехали искать больших денег в крупные города. К этому вынуждала обстановка с работой на местных предприятиях. После приватизации на заводах началась «оптимизация численного состава и штатного расписания». В результате оптимизаторы довели до обуха КРЗ и некоторые другие организации. Не очень весело было и на ЗАУ, и на Котельном, и на Матушке-ГРЭС.

   В 2000 году население посёлка – 15600 человек.

   Сейчас устоялось, утряслось, массовых приездов нет. Есть незначительные перемещения в связи с производственной необходимостью предприятий. Из Великого Новгорода иногда приезжают специалисты, востребованные в ПАО «Дорогобуж». Да гресовские юноши и девушки стремятся уехать из посёлка поближе к центрам цивилизации и приличным заработкам: в Смоленск, в Питер, в Москву. Точно как раньше их дедушки-бабушки рвались с колхозу на Грес. Наблюдается и незначительный отток старшего возраста «назад к истокам». То есть – в деревни. Но это – «дачный», пенсионерский отток, никак не влияющий ни на экономику, ни на демографию.

   В 2013 году на Гресе проживало 12700 человек.

   Сегодня в телефонном справочнике можно найти фамилии русские, азербайджанские, армянские, белорусские, грузинские, еврейские, литовские, молдавские, немецкие, польские, татарские, украинские, и даже шведские.

   Так что «кто мы и откуда мы?» уже и ответить сложно. С Гресу мы... «Да с Гресу, с Гресу!» – вторят мне главные герои. «Ты расскажи лучше, в каких домах-хибарах мы жили, в каких сейчас живём!».

 

По материалам Юрия Синькова.

Опубликовано В. Степаненко.